Неточные совпадения
Основная идея его, что особенного расстройства
в организме у сумасшедших нет, а что сумасшествие
есть, так сказать, логическая ошибка, ошибка
в суждении, неправильный взгляд на вещи.
Оно пришло. «Это, должно
быть, силы играют,
организм проснулся…» — говорила она его словами, чутко вслушиваясь
в небывалый трепет, зорко и робко вглядываясь
в каждое новое проявление пробуждающейся новой силы.
Он чувствовал, что и его здоровый
организм не устоит, если продлятся еще месяцы этого напряжения ума, воли, нерв. Он понял, — что
было чуждо ему доселе, — как тратятся силы
в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают стоны, как уходит и жизнь.
— Вот когда заиграют все силы
в вашем
организме, тогда заиграет жизнь и вокруг вас, и вы увидите то, на что закрыты у вас глаза теперь, услышите, чего не слыхать вам: заиграет музыка нерв, услышите шум сфер,
будете прислушиваться к росту травы. Погодите, не торопитесь, придет само! — грозил он.
Обессиленная, она впала
в тяжкий сон. Истомленный
организм онемел на время, помимо ее сознания и воли. Коса у ней упала с головы и рассыпалась по подушке. Она
была бледна и спала как мертвая.
— Может
быть, — говорила она, как будто отряхивая хмель от головы. — Так что же? что вам? не все ли равно? вы этого хотели! «Природа влагает страсть только
в живые
организмы, — твердили вы, — страсть прекрасна!..» Ну вот она — любуйтесь!..
Вопрос о собственном беспокойстве, об «оскорбленном чувстве и обманутых надеждах»
в первые дни ломал его, и, чтобы вынести эту ломку, нужна
была медвежья крепость его
организма и вся данная ему и сбереженная им сила души. И он вынес борьбу благодаря этой силе, благодаря своей прямой, чистой натуре, чуждой зависти, злости, мелкого самолюбия, — всех этих стихий, из которых слагаются дурные страсти.
Самую любовь он обставлял всей прелестью декораций, какою обставила ее человеческая фантазия, осмысливая ее нравственным чувством и полагая
в этом чувстве, как
в разуме, «и может
быть, тут именно более, нежели
в разуме» (писал он), бездну, отделившую человека от всех не человеческих
организмов.
Есть отрадные мгновения — утром, например когда, вставши рано, отворишь окно и впустишь прохладу
в комнату; но ненадолго оживит она: едва сдунет только дремоту, возбудит
в организме игру сил и расположит к деятельности, как вслед за ней из того же окна дохнет на вас теплый пар раскаленной атмосферы.
Слышишь и какие-то, будто посторонние, примешивающиеся тут же голоса, или мелькнет
в глаза мгновенный блеск не то отдаленного пушечного выстрела, не то блуждающего по горам огонька: или это только так, призраки, являющиеся
в те мгновения, когда
в организме есть ослабление, расстроенность…
Религиозное учение это состояло
в том, что всё
в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими,
суть только части огромного органического тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы большого
организма, состоит
в поддержании жизни этого
организма и всех живых частей его.
Холостые люди, по его мнению,
были те же фагоциты, назначение которых состояло
в помощи слабым, больным частям
организма.
Это миросозерцание
было номиналистическим
в отношении ко всем историческим
организмам: национальным, государственным, церковным — и реалистическим лишь
в отношении к социальному человеку и социальным классам.
Россия
есть некий
организм в мире, имеющий свое специфическое призвание, свой единственный лик.
Национальный
организм, всегда представляющий собой бытие партикуляристическое, а не универсальное, не вмещает
в себе вселенского, всечеловеческого духа, но имеет претензию
быть всем и все поглощать.
А потому и всегда происходило (и должно
было происходить)
в нервной и, конечно, тоже психически больной женщине непременное как бы сотрясение всего
организма ее
в момент преклонения пред дарами, сотрясение, вызванное ожиданием непременного чуда исцеления и самою полною верой
в то, что оно совершится.
Забегая вперед, скажу лишь одно: он
был теперь,
в этот вечер, именно как раз накануне белой горячки, которая наконец уже вполне овладела его издавна расстроенным, но упорно сопротивлявшимся болезни
организмом.
Недолго длилась наша беседа. Утренний отдых
в фанзе
был недостаточен.
Организм требовал еще сна. Положив
в огонь старых дров, чтобы они дольше горели, мы легли на траву и крепко заснули.
Снимая
в коридоре свою гороховую шинель, украшенную воротниками разного роста, как носили во время первого консулата, — он, еще не входя
в аудиторию, начинал ровным и бесстрастным (что очень хорошо шло к каменному предмету его) голосом: «Мы заключили прошедшую лекцию, сказав все, что следует, о кремнеземии», потом он садился и продолжал: «о глиноземии…» У него
были созданы неизменные рубрики для формулярных списков каждого минерала, от которых он никогда не отступал; случалось, что характеристика иных определялась отрицательно: «Кристаллизация — не кристаллизуется, употребление — никуда не употребляется, польза — вред, приносимый
организму…»
Собирались мы по-прежнему всего чаще у Огарева. Больной отец его переехал на житье
в свое пензенское именье. Он жил один
в нижнем этаже их дома у Никитских ворот. Квартира его
была недалека от университета, и
в нее особенно всех тянуло.
В Огареве
было то магнитное притяжение, которое образует первую стрелку кристаллизации во всякой массе беспорядочно встречающихся атомов, если только они имеют между собою сродство. Брошенные куда бы то ни
было, они становятся незаметно сердцем
организма.
Особенно памятен мне один такой спор. Речь коснулась знаменитой
в свое время полемики между Пуше и Пастером. Первый отстаивал самозарождение микроорганизмов, второй критиковал и опровергал его опыты. Писарев со своим молодым задором накинулся на Пастера. Самозарождение
было нужно: оно кидало мост между миром
организмов и мертвой природой, расширяло пределы эволюционной теории и, как тогда казалось, доставляло победу материализму.
Для религиозного народничества народ
есть некий мистический
организм, более уходящий и
в глубь земли и
в глубь духа, чем нация, которая
есть рационализированное историческое образование, связанное с государством.
Слух его чрезвычайно обострился; свет он ощущал всем своим
организмом, и это
было заметно даже ночью: он мог отличать лунные ночи от темных и нередко долго ходил по двору, когда все
в доме спали, молчаливый и грустный, отдаваясь странному действию мечтательного и фантастического лунного света.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше
было бы выставить на суд публичный тех людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем могут, проведению
в государственный и общественный
организм свежих элементов».
В ней нет положительной безнравственности, а
есть только отсутствие нравственности, отсутствие всяких гуманных начал
в ее
организме.
Пожалуйста, не смущайтесь вопросами — на это нечего обращать внимания. Все это такой вздор — хоть именно досадно, что Ивана Дмитриевича преследовали эти пустяки. Я тоже уверен, что cela a mis de l'eau dans son vin. [Этим подмешали воды
в его вино (то
есть ухудшили его положение) (франц.).] Самая жизнь
в деревне Толстого верно отозвалась на его расстроенном
организме, не говоря уже о нравственном страдании при разлуке с семьею Евгения. Обнимаю вас.
Подписи не
было, но тотчас же под последнею строкою начиналась приписка бойкою мужскою рукою: «Так как вследствие особенностей женского
организма каждая женщина имеет право иногда
быть пошлою и надоедливою, то я смотрю на ваше письмо как на проявление патологического состояния вашего
организма и не придаю ему никакого значения; но если вы и через несколько дней
будете рассуждать точно так же, то придется думать, что у вас
есть та двойственность
в принципах, встречая которую
в человеке от него нужно удаляться.
— Болезнь ваша, — продолжал тот, откидываясь на задок кресел и протягивая при этом руки и ноги, —
есть не что иное, как
в высшей степени развитая истерика, но если на ваш
организм возложена
будет еще раз обязанность дать жизнь новому существу, то это так, пожалуй, отзовется на вашу и без того уже пораженную нервную систему, что вы можете помешаться.
Роста он
был небольшого, но строгая соразмерность всех частей
организма заставляла забыть об этом недостатке, если можно назвать это недостатком
в мужчине, который не предназначал себя
в тамбурмажоры.
Несчастные слонялись возле места привычного труда и голодными глазами заглядывали внутрь; останавливались на площадях — и по целым часам проделывали те движения, какие
в определенное время дня
были уже потребностью их
организма:
пилили и стругали воздух, невидимыми молотами побрякивали, бухали
в невидимые болванки.
«Благодетель —
есть необходимая для человечества усовершенствованнейшая дезинфекция, и вследствие этого
в организме Единого Государства никакая перистальтика…» — я прыгающим пером выдавливал эту совершенную бессмыслицу и нагибался над столом все ниже, а
в голове — сумасшедшая кузница, и спиною я слышал — брякнула ручка двери, опахнуло ветром, кресло подо мною заплясало…
Буду вполне откровенен: абсолютно точного решения задачи счастья нет еще и у нас: два раза
в день — от 16 до 17 и от 21 до 22 единый мощный
организм рассыпается на отдельные клетки: это установленные Скрижалью Личные Часы.
Нужно ли говорить, что у нас и здесь, как во всем, — ни для каких случайностей нет места, никаких неожиданностей
быть не может. И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить, что мы единый, могучий миллионноклеточный
организм, что мы — говоря словами «Евангелия» древних — единая Церковь. Потому что история Единого Государства не знает случая, чтобы
в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон.
Почему же он обругал их? — спрашиваю я себя, — может
быть, думает, что вот он
в ямщики от начальства пожалован, так уж, стало
быть,
в некотором смысле чиновник, а если чиновник, то высший
организм, а если высший
организм, то имеет полное право отводить рукою все, что ему попадается на дороге:"Ступай, дескать, mon cher, ты
в канаву; ты разве не видишь, mon cher, что тут
в некотором смысле элефант едет".
И
в самом деле, как бы ни
была грязна и жалка эта жизнь, на которую слепому случаю угодно
было осудить вас, все же она жизнь, а
в вас самих
есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь
в грязный омут — единственную сферу, где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом
в вашем
организме.
Весною
поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство
в сердце человека и
поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется
в нем и пробуждает к жизни и деятельности все те богатства, которые скрыты глубоко
в незримых тайниках души; весною, ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти, не умолкая, кипят
в жилах, во всем
организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
Да, я люблю тебя, далекий, никем не тронутый край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего
организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются
в моей душе. Много
есть путей служить общему делу; но смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Но если бы и действительно глотание Kraenchen,
в соединении с ослиным молоком, способно
было дать бессмертие, то и такая перспектива едва ли бы соблазнила меня. Во-первых, мне кажется, что бессмертие, посвященное непрерывному наблюдению, дабы
в организме не переставаючи совершался обмен веществ,
было бы отчасти дурацкое; а во-вторых, я настолько совестлив, что не могу воздержаться, чтоб не спросить себя: ежели все мы, культурные люди, сделаемся бессмертными, то при чем же останутся попы и гробовщики?
—
В том суть-с, что наша интеллигенция не имеет ничего общего с народом, что она жила и живет изолированно от народа, питаясь иностранными образцами и проводя
в жизнь чуждые народу идеи и представления; одним словом, вливая отраву и разложение
в наш свежий и непочатый
организм. Спрашивается: на каком же основании и по какому праву эта лишенная почвы интеллигенция приняла на себя не принадлежащую ей роль руководительницы?
Ты хочешь единения с народом? — прекрасно! выбирай проказу, ложись
в навоз,
ешь хлеб, сдобренный лебедой, надевай рваный пониток и жги книгу. Но не труби
в трубу, не заражай воздуха запахом трубных огрехов! Трубные звуки могут только раздражать, а с таким непочатым
организмом, как народ, дело кончается не раздражениями, а представлением доказательств.
— Ну-с, так это исходный пункт. Простить — это первое условие, но с тем, чтоб впредь
в тот же грех не впадать, — это второе условие. Итак,
будем говорить откровенно. Начнем с народа. Как земец, я живу с народом, наблюдаю за ним и знаю его. И убеждение, которое я вынес из моих наблюдений, таково: народ наш представляет собой образец здорового
организма, который никакие обольщения не заставят сойти с прямого пути. Согласны?
— Что вы тревожитесь так? — сказал доктор, — опасного решительно ничего нет. Я повторяю вам, что сказал
в первый раз, то
есть что
организм ее не тронут: разрушительных симптомов нет. Малокровие, некоторый упадок сил… — вот и все!
Это
было внезапное напряжение умственных сил, которое, конечно, — и это с тоской предвидела Софья Матвеевна во всё время его рассказа, — должно
было отозваться тотчас же потом чрезвычайным упадком сил
в его уже расстроенном
организме.
— Эк напорол! Просто дальнейшее развитие
организма, и ничего тут нет, никакой тайны, — искренно и весело хохотала Арина Прохоровна. — Этак всякая муха тайна. Но вот что: лишним людям не надо бы родиться. Сначала перекуйте так всё, чтоб они не
были лишние, а потом и родите их. А то вот его
в приют послезавтра тащить… Впрочем, это так и надо.
— Это, положим, не совсем так, но скажите, неужели Nicolas, чтобы погасить эту мечту
в этом несчастном
организме (для чего Варвара Петровна тут употребила слово «
организм», я не мог понять), неужели он должен
был сам над нею смеяться и с нею обращаться, как другие чиновники? Неужели вы отвергаете то высокое сострадание, ту благородную дрожь всего
организма, с которою Nicolas вдруг строго отвечает Кириллову: «Я не смеюсь над нею». Высокий, святой ответ!
Боль, которую она приносила за собой,
была тем мучительнее, что каждый ее укол воспринимался не только
в той силе, которая ей присуща, но и
в той, утроенной, удесятеренной, которую ей придавал доведенный до болезненной чуткости
организм.
При этом каждое слово ее дышало такою циническою ненавистью, что трудно
было себе представить, каким образом
в этом замученном, полупотухшем
организме могло еще сохраняться столько жизненного огня.
На третий день он лежал
в постели и бредил.
Организм его, потрясенный предшествовавшими событиями, очевидно не мог вынести последнего удара. Но и
в бреду он продолжал
быть гражданином; он поднимал руки, он к кому-то обращался и молил спасти «нашу общую, бедную…».
В редкие минуты, когда воспалительное состояние утихало, он рассуждал об анархии.
Она не смела понять, не смела ясно вспомнить, что
было… но одно как-то страшно помнилось, само собою, всем
организмом, это — горячий, пламенный, продолжительный поцелуй
в уста, и ей хотелось забыть его, и так хорош он
был, что она ни за что
в свете не могла бы отдать воспоминания о нем.
Часа через два или три Любовь Александровна, наказанная угрызениями совести внутри и горчичниками снаружи за поцелуй Бельтова, лежала на постели
в глубоком летаргическом сне или
в забытьи. Потрясение
было слишком сильно,
организм не выдержал.